Оказывается была еще и третья серьезная авария с цепной реакцией. Оч. интересны факты про лечение пострадавших:
Началось все с того, что в растворе, находившемся в одном из сборников, обнаружилось слишком высокое содержание плутония. Настолько высокое, что Лев Иванович не поверил результатам анализа. «Не может быть, - ахнул он надо немедленно проверить еще раз». «Вместе с ним, - это слова Татара, - пошли и отобрали контрольные пробы, лаборанты на его глазах сделали анализы - приборы показали то же самое». Концентрация плутония в пробе намного превышала допустимую. Что делать? Как избежать неприятностей? В принципе, реальной опасности цеху ситуация не представляла, но факт грубого нарушения норм загрузки налицо.
Самый простой и верный способ в таких случаях - разделить раствор, передать избыточную часть продукта в другой аппарат. Открыл - закрыл несколько кранов - и все в порядке. Лев Иванович об этом, разумеется, знал, но ему мешала непонятно как попавшая в сборник и плававшая там жирным споем органика - специальный экстрагент, обладающий замечательной способностью забирать в себя из других растворов уран и плутоний. Именно из-за нее анализы и показали столь высокую концентрацию продукта в емкости. Выдать раствор вместе с органикой означало породить серьезные технологические проблемы на следующих переделах. В частности, органика является злейшим врагом сорбции. Стоит ей попасть на сорбционную установку, и та будет выведена из строя на длительное время. Сапожников нарушать технологический процесс не захотел. В то же время ему не хотелось преподносить своему сменщику такой «подарок». Как быть?
В конце концов, он все-таки принимает решение часть раствора передать в другой аппарат, но предварительно через смотровой люк убрать из сборника органику. Вместе с Татаром (а потом к делу был подключен еще и аппаратчик Дербуш) они притащили в комнату 60-литровый нержавеющий бачок и 20-литровую бутыль, из шлангов смонтировали временную схему и, вскрыв емкость, вакуумом стали откачивать органику в бутыль. Органика шла темно-коричневого цвета - верный признак того, что в ней большое количество плутония.
- Вы понимали, - задаю я вопрос Татару, - что сливали из сборника очень опасную жидкость и фактически создавали рядом с собой ядерные заряды?
- Нет, не понимал, - прямо ответил он. - Я на экстракции никогда не работал. Мне сказали «откачивать», я и откачивал. Тогда, получая распоряжения начальства, люди особо не рассуждали.
- Что вы потом с нею сделали?
- Часть слил в бачок, а часть находилась в бутыли.
Вот такой была исходная позиция перед началом цепной реакции: освобожденный от органики сборник, чуть поодаль - мирно стоящие бачок и бутыль, а посередине - аппаратчик Татар, который по окончании работы остался в комнате один. Он совершенно спокоен: через час с небольшим завершается смена, и он пойдет домой.
Что было дальше - описывают газеты. Сначала цитирую городскую газету:
«Когда откачали вторую порцию и Дербуш ушел на свою установку, Татар решил заглянуть в аппарат и посмотреть, сколько еще органики осталось. Только повернулся - сверкнула голубая молния, и послышался хлопок. Бутыль разорвало. Все произошло в считанные секунды».
А теперь выдержка из московской газеты:
«Говорят, что и незаряженное ружье может выстрелить. Установка, на которой Юрий Павлович работал, была ружьем не только заряженным, но и с взведенным курком. И это ружье выстрелило. В ночную смену возникла необходимость перелить раствор плутония. Взяв в руки емкость, он подошел к другой и наклонился. Но ведь это не молоко перелить из банки в банку. Жидкость в наклоненной емкости приближается по геометрии к шару. В случае «с атомом» это беда. Сближенные сосуды с плутониевым раствором и тело Юрия Татара, ставшее замедлителем и отражателем нейтронов, на мгновение одну из емкостей превратили в ядерный реактор. Цепная реакция, несильный хлопок, голубое свечение, развалившийся сосуд. Критическая масса распалась, реакция прекратилась. Однако за ничтожное время работы «реактора» нейтроны и гамма-лучи сделали свое дело - Юрий Татар получил сильнейшее облучение всего тела, но особенно конечностей».
С небольшой разницей в деталях то же самое рассказал и Татар. Но придя с этими статьями к Геннадию Сергеевичу Стародубцеву, который является одним из наиболее авторитетных физиков предприятия, я услышал другое: «Если бы все было в точности так, как тут написано, - иронически заключил он, отодвигая газеты в сторону, - тогда бы и аварийная ситуация развивалась совсем по другому сценарию, а не так, как она развивалась на самом деле. Не стыкуется с физикой. Мы очень тщательно анализировали этот случай, в том числе с участием американских специалистов (это когда готовили описание всех СЦР, произошедших у нас, в США и в Англии), случай не так прост, как его обрисовали журналисты».
В чем конкретно вышла нестыковка с физикой, об этом мы поговорим позже, а пока вернемся к Татару. Всего случившегося с ним он еще не сознавал, и его поступками какое-то время управлял не столько разум, сколько инстинкт. Мгновенно, как только пришел в себя, он выскочил из комнаты, прямо через перила, минуя лестничные марши, спрыгнул со второго этажа на первый и по тоннелю помчался в душевую. Однако в душевую сразу попасть не удалось: остановил дежуривший на выходе солдат. «Смена еще не закончилась - строго по инструкции объяснил он, — поэтому мыться рано». Тогда на этот счет было строго: пока положенное время не подойдет, из цеха не выпустят. Пришлось возвращаться.
- Бегу назад, а навстречу мне ребята из нашей смены. — Ты куда?
- В цех, - говорю.
- Какой цех! Там цепная! А ты чего такой белый? Тебя же от комбинезона не отличить. Давай бегом в душ.
- Какое, - спрашиваю Юрия Павловича, - у вас в это время было самочувствие?
- Поначалу я вообще ничего не чувствовал, только шок и желание как можно быстрее убежать оттуда. Но буквально минут через 8-10 началась рвота, и состояние стало отвратительным. Еще хуже было Льву Ивановичу, который после меня все-таки сходил в комнату. Его привели в санпропускник под руки. Тем временем Нину Анатольевну мучило непонятное беспокойство. Спать бы надо - утром рано на работу, а она уснуть никак не может. «Не могу, и все тут, что ни предпринимала. Каждую минуту жду Юру с работы. Часов с 12-ти начала ждать, хотя смена у них до часу ночи и прийти в 12 он никак не мог. Но вот и его время стукнуло - половина второго. Вот уже без 15, вот и два сровнялось, а Юра не идет. В чем дело? От окошек не отхожу, все выглядываю на улицу: не появится ли на дороге? И вдруг заходит Володя Земляницин (он жил в соседнем доме и работал с Юрой в одной смене) и начинает говорить непонятно что. Что Юра, дескать, велосипед пошел ставить, что он, дескать, сейчас придет, только вы не волнуйтесь, не переживайте, все будет нормально. Я слушаю его и никак не пойму: при чем тут велосипед? Ведь декабрь, и Юра ушел на работу пешком. Это я точно знала. Мы с ним еще встретились по дороге (я несла продукты из магазина), он меня обнял, сказал что-то ласковое и пошел дальше. Никакого велосипеда не было. Тем не менее я почему-то поверила и даже сбегала на кухню, чтобы через другое окно посмотреть: может, и в самом деле Юра велосипед в сарайку ставит? И только под конец догадалась спросить:
- А ты сам-то чего среди ночи пришел?
— Да он мне лампы к телевизору обещал, — опять соврал Земляницин и тут же засобирался. - Ну ладно, я потом зайду.
А с нами моя мама жила. Только Володя вышел, она и говорит:
- Ой, дочка, что-то мне сон сегодня нехороший снился. Ладно, ли с Юрой-то?
— Ну, мам, не выдумывай.
- Нет, ты все-таки иди к Землянициным и как следует обо всем расспроси. По всему видно: он что-то знает, да не говорит. Сходи, пусть, не тая, обо всем расскажет.
Я пошла. Володя тут же взял телефон и стал звонить в больницу. Набрал номер и дает мне трубку. «Сейчас мы ничего вам сказать не можем, — отвечает дежурная сестра, — приезжайте утром».
Времени было уже три, а мне в пять на работу. Прибегаю в столовую, рассказываю девчонкам о своей беде, а они ничего конкретного посоветовать не могут, потому что вместо меня поставить некого. «Ладно, - говорят, - до восьми работай, а в восемь придет начальство и что-нибудь придумает». Как я эти три часа у кастрюль отстояла - не помню. Света белого от слез не видела. Все выполняла чисто автоматически. Но потом меня отпустили, и я на заводском автобусе уехала в город. Приехала, надо бы выходить у ДК и оттуда короткой дорогой бежать в мед. Городок, а я почему-то вышла около института. Еще слышала сзади шепоток: «Куда это она?». Но внимания на него не обратила. Видно, у меня что-то случилось с головой. И вышла не там, и город перестала узнавать. В одну сторону бегу - все дома незнакомые, повернула назад - то же самое. Так и металась из одного конца Победы в другой, пока не догадалась обратиться к мужчине с саночками: «Скажите, пожалуйста, как мне пройти в больницу?» Он объяснил, и я наконец-то все вспомнила. И улицу узнала, и дома.
Прибегаю в клинику, а меня не пускают. «Пока, — говорят, - нельзя, делаем тому и другому переливание крови. У нас очень мало времени, если и пустим, то только на 5 минут». Смотрю - тут же, в коридоре, сидит женщина:
- Вы, случайно, не Татар? - спрашивает она.
- Да, - отвечаю, - Татар.
- А я Аня Сапожникова.
Так мы с ней познакомились. Сидим, ждем, потом нас все-таки впустили. Что это были за минуты - не рассказать. Я бросилась к нему и без памяти давай обнимать-целовать, и он - то же самое. Сорвал с меня маску, которую врачи велели надеть, и все время, пока я там была, не выпускал из объятий. Практически не говорили, а только плакали и обнимались.
К тому времени он уже изменился: лицо стало пунцово-красным, как будто совсем недавно пришел из бани. Но о себе особо не беспокоился, больше переживал за Сапожникова: «Я-то что, - говорил, - а вот Льву Ивановичу намного хуже». Слышим (а Сапожников лежал за ширмочкой неподалеку от Юры): они тоже целуются, и он раз за разом повторяет: «Ты прости меня, Аня, ты прости».
Наутро их спецрейсом на самолете отправили в Москву».
А теперь о причинах и наиболее важных обстоятельствах аварии. Причина по сути одна, и очень простая: временная схема для слива раствора через люк и использование емкостей небезопасной геометрии. И то, и другое инструкциями категорически запрещалось. Не было бы этой самодеятельности, не было бы и цепной реакции. Что же касается важных обстоятельств, то их много, и они порою противоречат друг другу, ввиду чего установить истину довольно сложно. В вопросе о том, как конкретно все происходило, полной ясности нет до сих пор. Единственное, что можно сказать достаточно уверенно, происходило далеко не так, как описано в газетах, хотя журналисты писали в основном со слов Татара - прямого свидетеля и «участника события». Насколько я понял Стародубцева, ключевая ошибка авторов публикации состоит в следующем утверждении: «Никто ничего не делал, Татар просто стоял, вдруг — вспышка, хлопок, бутыль развалилась, критическая масса распалась, реакция прекратилась».
«Да не было в бутыли никакой реакции, - рисуя на месте кривую взаимозависимости объема, концентрации и геометрии, - говорит Геннадий Сергеевич, - не было и не могло быть. При том количестве материала и раствора бутыль как раз являлась совершенно безопасной. Это одно. Другое: вспышка была не одна. За первой последовала вторая, а за второй (и это зафиксировали приборы) - третья, причем третья оказалась намного сильнее, чем первые две. Откуда же им взяться, если «бутыль развалилась и критическая масса распалась»?
Отсюда вывод: СЦР произошла не в бутыли, а в бачке. Ведь, чтобы возникли условия для начала реакции, нужна не только концентрация, еще нужен соответствующий объем и соответствующая геометрия. Бачок этим показателям соответствовал полностью. Стоило только налить в него достаточное количество определенной концентрации раствора - и критическая масса готова». По мнению Геннадия Сергеевича, скорее, всего, именно так и произошло. После первой бутыли бачок оставался спокойным, потому что наполнился только на треть. Когда же стали выливать вторую, он дал вспышку. От неожиданности аппаратчик бросает бутыль и убегает, а бутыль, естественно, разбивается, но не от СЦР, а просто от удара. «Впрочем, - замечает далее Стародубцев, - есть и другой вариант поведения бачка. Возможно, что он сыграл не сразу, а с задержкой, поскольку раствор какое-то время был неоднородным по концентрации. Пока шло перемешивание и усреднение концентрации, аппаратчик вполне мог поставить бутыль и даже попытаться заглянуть в сборник, как об этом сказано в газете. Эта версия с точки зрения физики тоже имеет право на существование, но тогда бутыль должна была остаться целой. А мы ее нашли разбитой».
Вот такая получается ситуация: то, что рассказывает очевидец, не сходится с тем, что говорят специалисты. «Из-за шока Татар мог воспринять все случившееся неадекватно», - объясняет Геннадий Сергеевич. «Комиссия же делала свои выводы только на основании фактов». К сожалению, раньше комиссии на месте происшествия побывал Сапожников, результате большинство предметов оказалось не там, где их оставил Татар.
- А от чего же производи еще две вспышки?
- Такое бывает. Стоит система, никто ее не трогает, а она вдруг взбрыкивает еще раз. Механизм тут такой. При резком выделении энергии раствор вскипает, нагревается и существенно увеличивается в объеме, то есть меняет свою геометрию. А коли геометрия изменилась, реакция затухает. В этот момент Татар и покинул комнату. Пока он бежал, раствор остыл, осел и снова достиг критического состояния. Опять пошла цепная реакция, правда, не такая мощная, как в первый раз. Пик был намного меньше, но приборы зарегистрировали и его. И такие колебания по затухающей могут повторяться много раз, пока СЦР сама себя не задавит. Так оно и было бы, если бы, несмотря на запреты дозиметристов, в комнату не прорвался Сапожников. Для чего он это сделал? Сейчас судить трудно. Можно только догадываться. Пока был в сознании, Лев Иванович ничего сказать не успел. Скорее всего, ему хотелось разрядить обстановку, чтобы не пострадали другие люди, которые потом придут на место аварии. По крайней мере, шланги были собраны и аккуратно повешены на крючок, а бачок находился у трапа, ведущего к сборнику сбросных отходов. Видимо, он пытался наклонить бачок и слить раствор в сборник. Но что, значит, наклонить емкость, которая находится в состоянии, близком к критическому? Ее чуть тронь или просто подойди к ней - и реакция вспыхнет с новой силой».
Сапожников все-таки не отступил от намеченного и оказался в самом центре сильнейшей радиоактивной бури. Намного более сильной, чем первая. После этого у него не было никаких шансов остаться в живых.
Отчего еще случались ядерные аварии? Много ли их было и у кого больше - у нас или у американцев? Нельзя сказать, что их было много - за все годы существования комбината - менее десятка. Так же и у американцев. Все они (и наши, и американские) детально проанализированы, описаны и сведены в единый сборник. Надо полагать, в назидание будущим поколениям атомщиков. В то же время, нельзя сказать, что мало. Был период (50-е - начало 60-х гг.), когда они вспыхивали с угнетающей регулярностью и держали руководство некоторых цехов в постоянном напряжении. То же самое и с жертвами. Нельзя сказать, что их было много. По другим причинам, в частности, от поражения током, в стране погибло народу в тысячи раз больше, чем от всех ядерных аварий, вместе взятых. Но страдания людей, получивших на свои клетки разом тысячи бэр, всегда адские.
«Доза нейтронного и гамма облучения, которому подвергся Татар, — говорит кандидат медицинских наук, в прошлом лечащий врач Юрия Павловича Виктор Николаевич Дощенко, - тоже была смертельной. Стоило промедлить с оказанием первой помощи или принять ошибочное решение, и он бы умер. Удалось сохранить ему жизнь только благодаря тому, что к концу 60-х годов наша медицина располагала и соответствующими методиками (их разработали Г. Б. Байсоголов и А. К. Гуськова), и достаточным практическим опытом, в частности, опытом лечения А. А. Каратыгина и Нины 3. (ее настоящее имя по некоторым причинам назвать не могу). Каратыгин в 1952 году тоже получил на конечности порядка 3000 бэр, но ценой ампутации ног мы его спасли, и потом, уехав в Обнинск, он прожил до 75 лет. В исключительно сложном состоянии находилась и Нина 3., принявшая на себя во время очередной СЦР более двух смертельных доз облучения - 980 бэр. Еще немного, и врачам пришлось бы констатировать свое бессилие, потому что я не знаю ни одного случая, когда бы удалось вылечить человека, получившего интегральную дозу свыше 1000 бэр. Удар тяжелейший. От переоблучения у нее выпали волосы не только на голове, но даже на бровях и ресницах. Количество лейкоцитов при норме 5000 упало до 175. Однако мы спасли и ее. Она поправилась, через два года вышла замуж, родила хорошего сына и жива до сих пор. Вот такие чудеса.
В таких случаях очень важно быстро и грамотно провести детоксикацию организма. Мы это сделали. После детоксикации Юра даже заснул и хорошо перенес дорогу до Москвы».
Опыт у врачей, действительно, был, и опыт немалый. Они сумели оставить в живых 8 работников комбината, видевших черепковское свечение. Тем не менее борьба за жизнь Юрия была очень долгой и трудной. Произведенные всепроникающими лучами разрушения оказались катастрофическими. Уже на третьи сутки правая нога и рука стали чернильно-синими и покрылись огромными волдырями. Еще несколько дней, и кожа снялась с них, как чулок. Выпали волосы, и, что самое мучительное, начались нестерпимые боли. На медицинском языке причиной болей являлись «гиперемия, а также обширные и глубокие некрозы», на более понятном - застой крови, омертвение и распад тканей. Лучевой ожог порою бывает столь сильным, что применяется термин «синдром разможжения». Оказывается, мельчайшие частицы могут сделать с мягкими тканями то же самое, что и мощный пресс: превратить их в кровавое месиво. ....
В общей сложности Юрий Павлович провел в больницах 1500 дней.
Ник