Морские части погранвойск КГБ СССР [4]

"Проворный"

Владивостокские пограничные "Ярославцы" на о. Ханка. Примерно 1977-79 год

Морским пограничникам-тихоокеанцам...

Всегда на страже

..ГРАНИЦЫ РОДИНЫ НАДЕЖНО ПРИКРЫТЫ ОТ ЛЮБЫХ НЕОЖИДАННОСТЕЙ, ДЕЛО ЕЕ ЗАЩИТЫ НАХОДИТСЯ В ОПЫТНЫХ, ВЕРНЫХ РУКАХ. И МОГУ ЗАВЕРИТЬ, ЧТО МОЛОДЫЕ ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ СТРАНЫ, ОХРАНЯЮЩИЕ ЕЕ МИР И ПОКОЙ, ИМЕЮТ ВСЕ НЕОБХОДИМОЕ, ЧТОБЫ С ЧЕСТЬЮ ВЫПОЛНЯТЬ СВОЮ ВЫСОКУЮ МИССИЮ.
(Из речи Л. И. БРЕЖНЕВА на XVIII съезде ВЛКСМ).

28 мая исполняется 60 лет со дня учреждения в нашей стране пограничной охраны. Лучших своих воспитанников направляет комсомол в пограничные войска.
Воины-комсомольцы, глубоко преданные Коммунистической партии и советскому народу, встретили XVIII съезд ВЛКСМ новыми успехами в боевой и политической подготовке.
Об одном из эпизодов в жизни моряков-пограничников рассказывает этот репортаж.
- Мягче перекладывай, Оверченко, мягче.
Рулевой косит глазами на командира, пожимает плечами, но все-таки чуть убавляет угол поворота.
– Сбрось еще пять градусов.
– Есть сбросить.
– То-то, и нечего плечами дергать, не в театре...
Цвет воды за бортом резко меняется, из бирюзового становится буро-фиолетовым, под нами впадина, которую местные рыбаки по-свойски именуют мешком. Название точное не только потому, что впадина на штурманских картах формой своей напоминает мешок с туго перевязанным горлом, но и по смыслу. В рыбацкую путину здесь, как нигде вокруг, легко и много берут красной рыбы и терпуга, кальмара и макроруса. С этим самым рыбным мешком связано у капитана III ранга Ивана Афанасьевича Алексеенко и экипажа пограничного корабля одно не самое приятное воспоминание.
В сезон ловли кальмара экипаж 577-го под командованием Алексеенко засек рыболовную шхуну, стоявшую на плавякоре там, где находиться ей было никак не положено. Командир приказал врубить «самый полный» и идти на сближение с судном-нарушителем; «иностранец», воспользовавшись туманом, брал кальмара как раз над тем самым мешком. Увидев пограничный корабль, шхуна спешно выбрала якорь и, убрав кормовой парус, взяла курс в открытое море.
Ни на сигнал остановки, ни на предупредительные ракеты шхуна не реагировала, а когда корабль приближался к ней почти вплотную, она опасно маневрировала, подставляя корму. Ночью, да еще в тумане, гоняться за шхуной в районе, где вели лов несколько десятков иностранных судов, как две капли воды похожих одно на другое, было непросто и могло кончиться тем, что пострадало бы одно из них. В итоге шхуна, убравшись из наших территориальных вод, затерялась среди других судов. Но Алексеенко тогда поклялся самому себе, что не успокоится, пока не разыщет ее.

Впрочем, долго ждать не пришлось. Цепкий глаз его даже в тумане схватил одну деталь, отличавшую браконьерское судно от других, – кнехты на юте шхуны были несоразмерно высокими и толстыми. Мелочь вроде, но для опытного моряка, тем более пограничника, это все равно, что особая примета для следователя-розыскника. К тому же Оверченко, стоявший тогда на руле, заприметил, что один кранец у шхуны с правого борта совсем дохлый, с размочаленной каболкой.
– Взяли мы ее тепленькой ровно через неделю после нашей неудачной погони, – рассказывал Алексеенко, – на мостике стоял мой помощник старший лейтенант Николай Назаренко, он и засек шхуну. Борта ее и надпалубные постройки были уже перекрашены – чуяла кошка, чье мясо съела, – но кнехты так на ходу не заменишь, они ее и выдали, ну а кранец они просто заменить не догадались. Шла она тяжело, осевшая в воду почти по самый ахтерштевень. Налицо был явный перелов. Тогда уж они не пытались уйти, понимали, что в открытом море да еще с грузом им от нас никуда не деться. Проверили мы корабельные документы, лицензию, оказалось, что взяли они кальмара вдвое больше, чем было положено. Ну заодно и припомнили их капитану ту ночную погоню... В общем, судно было арестовано.

...Впрочем, иначе быть не могло. Не Алексеенко, так другой обнаружил бы ту шхуну. Прошли времена, когда один на тысячемильном морском пространстве пограничный корабль «Боровский» отгонял от советских территориальных вод стаи японских судов-хищников, промышлявших крабов у самых наших берегов. Обнаглевшие рыбаки под прикрытием вооруженных до зубов миноносцев почти безнаказанно выскребали шельфы Сахалина и Камчатки, обстреливали наши боты и лодки с представителями Рыбнадзора, издевались над захваченными в плен советскими досмотрщиками.

Вот лишь одно из сообщений с дальневосточной границы в штаб РККА и НКИД от 13 июля 1932 года: «...4 июля с. г. японский миноносец, стоявший в трех милях от берега против устья р. Сопочная, что западнее побережья Камчатки, обстрелял пулеметным огнем дозор нашей погранохраны. Никаких поводов к обстрелу со стороны нашей погранохраны не было. Обстреляв наш дозор, миноносец ушел на юг...»

В ту пору у советской дальневосточной погранохраны еще не имелось достаточно сил, чтобы преградить путь в наши воды нарушителям всех мастей; шхун было сотни, погранкораблей – единицы. Сколько нужно было мужества первым советским пограничникам, чтобы вступать в схватку с вооруженными экипажами, зная, что враг вдесятеро превосходит тебя численностью.

С тех пор, как В. И. Лениным был подписан Декрет Совнаркома о создании пограничной охраны, прошло 60 лет. Система охраны государственной границы качественно изменилась во всех отношениях. Сегодня арсенал пограничников – современная электроника, инженерная техника, новейшее оружие. Быстроходные боевые корабли, оснащенные по последнему слову военной науки, способны засекать цели на огромных расстояниях днем и ночью; морскую границу стерегут береговые станции наблюдения и специальные авиаподразделения. Территориальные воды – 12-мильная полоса вдоль нашего берега стала неприкосновенной зоной. Да, с позиции силы теперь с нами не поговоришь.

...Мы обгоняем толстобокую, солидную матку – рыболовецкую базу, за которой семенит ее выводок – малые и средние сейнеры. База протяжно, хрипловато тянет «бу-у-ы», сейнеры отвечают короткими «ту-уп». С одного из них нас окликают; оказывается, на сейнере капитанит старый приятель Ивана Афанасьевича. Алексеенко спрашивает в мегафон, как улов. Капитан «рыбака» – в распахнутой штормовке, улыбающийся – кричит, что взяли сегодня неплохо, только вот «не шибко крупный идет чего-то». Мы принимаем у рыбаков подарок: свежий окунь-деликатес, совсем не то, что мороженый, и сегодня у нас будет царский ужин.
Пограничники имеют самое прямое отношение к рыбной ловле: охраняя неприкосновенность наших вод от нарушителей, они помогают сохранить рыбные ресурсы морей, и практический результат их работы вполне осязаем – это сотни тонн убереженной от браконьеров ценной рыбы. Экипаж одного только нашего корабля, точнее, его осмотровая группа под командованием старшего лейтенанта Назаренко лишь за одну путину выявила десятки случаев браконьерского лова, спасла народного добра на многие тысячи рублей.

Вот он стоит на баке, высокий, прямой, худощавый, руки на бедрах, ноги на ширине плеч, на нем даже пробковый спасательный жилет сидит как сшитый на заказ. Кто-то рядом с ним поднял ворот – холодно, ветер прямо в лицо, а Назаренко хоть бы что: закалка. Четыре года на «сторожевиках», каждый день лицом к лицу с опасностью. Невозможно предугадать заранее, что предпримет браконьер или нарушитель, застигнутый с поличным. Всякое бывало в его короткой пограничной биографии – угрожали оружием, выбивали из-под ног трап, провоцировали. А Назаренко, оставаясь спокойным, продолжал делать дело, своей железной невозмутимостью доводя нарушителей закона до бешенства.

Впрочем, Николай первый перестал бы себя уважать, если бы позволил себе сорваться хоть единожды. Он бывший суворовец, теперь кадровый военный, для которого понятия чести и долга святы при любых обстоятельствах. Поэтому он не имеет ни морального, ни служебного права ответить на наглость наглостью, низостью на низость. Но, наверное, в этом и его преимущества.

Николай неразговорчив, вставит слово, улыбнется; он мастер слушать, что тоже, кстати, дар немалый. Кто любит побалагурить, так это Саша Яременко. Старшина II статьи, командир штурманского отделения, франтоватый, быстрый, отчаянный парень, прекрасный знаток своего дела, член осмотровой группы, куда берут самых опытных. Приборы, за которые он отвечает на корабле, пожалуй, самые сложные, почти все на микросхемах, но не было случая, чтобы хоть один из них отказал. Сейчас Яременко в ударе, рассказывает о своей первой высадке на шхуну-нарушительницу:

– Туман, ребята, страшенный. Нашего корабля не видно, а на шхуне как будто все вымерли. Ну, попрыгали мы с катера ей на корму, я – второй осмотрщик, значит, мои ходовая рубка, кубрик, в общем, сами знаете. И вдруг чувствую, колени дрожат, все-таки первый раз на «иностранце», а вдруг что-нибудь такое случится. Лезу в их кубрик и вижу: сидят на рундуках четверо, лиц не разобрать, но одежда на них, честное слово, дыра на дыре и гнильем пахнет, хоть нос затыкай. Встал один из них и ко мне, бумажку какую-то сует и что-то по-своему говорит, улыбается, сесть предлагает. А условия, в которых они живут, ну самые скотские. Зрелище они из себя представляли тогда жалкое. Только жалеть их было не за что, воры они и есть воры, тонны три лишних взяли, да еще в терводы наши залезли.

– А что, Саша, колени больше не дрожали? – спрашивает кто-то.

– Нет, больше нет. Но вообще-то дрожь в коленях – это естественная реакция на всякое волнение, и ничего позорного в этом нет. Я вот сколько раз за район в футбол играл, и почти всегда перед ответственным матчем, правда, только до свистка, легкий мандраж...

Яременко рассказывает свои байки, тонко чувствуя ситуацию и настрой аудитории, и его балагурство не просто развлекает, но и сплачивает ребят, помогает им понять друг друга лучше.

Видел я Сашу и иным, деловитым, страстным, требовательным. Это было на комсомольском собрании. Речь шла о выполнении членами экипажа личных обязательств, принятых в честь XVIII съезда ВЛКСМ. Заместитель секретаря комсомольского бюро ВЛКСМ корабля Александр Яременко зачитывал обязательства каждого и предлагал товарищам отчитаться в их выполнении. И вот один из матросов, скомкав свой ответ, сказал, что старался выполнить обязательства, но не может определить, насколько это ему удалось. Яременко посмотрел на матроса в упор и коротко выдохнул:

– Яснее. В пункте повышения боевого мастерства у тебя записано абсолютно конкретно: изучить то-то и то-то, освоить такую-то аппаратуру. Это сделано?

– В общем, да. Но пока еще не разобрался в схеме одного из блоков...

– Бюро дает тебе неделю сроку, чтобы с помощью командира отделения разобраться в этом блоке. Через неделю доложишь о результатах... И запомни, ты комсомолец, пограничник, твое слово должно быть законом для тебя самого.

...Холодный туманный сумрак осел на бухту быстро и внезапно. Казалось, кто-то попросту накрыл корабли, недалекий шумный порт, бархатные горбатившиеся сопки ватно-непроницаемым одеялом. Сразу бухта стихла, туман заглушил все звуки работавшего берега, еще четверть часа назад ясные и чистые. Наступал вечер, снимавший напряжение и хлопоты дня, время, когда люди нормального жизненного уклада могут разрешить себе час-другой отдыха, беззаботного покоя.

И хотя я был не первый раз на границе и, казалось, должен был знать и помнить, что здесь все иначе, что здесь совсем другой, непохожий на наш ритм, я каждый раз привыкал к границе снова. Тут виновато и немалое время, отделявшее командировки к пограничникам одну от другой, и непохожесть, специфика каждой из застав, как и участков, оберегаемых ими. Но было и общее: граница требовала от людей, которые ее охраняют, полного подчинения своим законам, не прощала малейших промахов, небрежности, расслабленности. Она каждый час, каждую минуту оставалась фронтом, передовой, пересекала ли памирские хребты, бескрайние пески, холодные или теплые моря. И вот, оказываясь рядом с границей, я вновь привыкал к тому, что ей безразлично, чем бы ты хотел заниматься и что у тебя на уме, если границе будет нужно, она оторвет тебя от любых забот и заставит думать о себе.

...Наш корабль, вернувшись с дежурства на базу, был оставлен временно в резерве. Это значило, что в любой час нас могли снова отправить в море. А пока мы сидим в матросском кубрике. Моторист Володя Мирончик тихо наигрывает знакомую мелодию. А Михаил Сериков так же тихо напевает: «Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный, десятый наш десантный батальон». И постепенно все ему начинают подтягивать. Хорошая песня, и поется она хорошо, как-то особенно, не так, как в Москве. Может быть, потому, что здесь мы ближе к рубежу, за который эти ребята не имеют права пропустить врага, и они так же, как герои песни, готовы заплатить за это любой ценой...

В это время дежурный по морской пограничной части, к которому сходились нити управления всей системы охраны многомильного морского района, в числе других сообщений принял радиограмму от капитана одного из рыболовных судов.

В радиограмме говорилось о том, что в таком-то квадрате встречным курсом с ними прошло небольшое судно без опознавательных знаков и огней. На запрос рыбаков судно не ответило, и они сочли необходимым сообщить о нем пограничникам. Дежурный отметил время приема телеграммы, нанес на карту местоположение неопознанного судна. Почему оно не ответило на запрос рыбаков? Может быть, просто не заметило огней в тумане? Мало ли судов бороздит под любыми флагами море в пору путины – подбрасывают продукты или пресную воду шхунам, ведущим лов, спешат забрать внезапно заболевшего матроса... Все так. Но обязанность дежурного – учитывать любые варианты, и поэтому он дал команду готовиться к выходу в пограничный район 577-му, стоявшему в резерве, то есть нам.

Судно, на поиск которого мы выходили, двигалось к одному из небольших островов, полумесяцем вытянувшихся вдоль самой кромки территориальных вод. Только вот где оно будет подходить к острову, оставалось загадкой.
Алексеенко, велев держать пока на машине 1200 оборотов и курс 120 градусов, прошел к Торбунакову.
– Ну что, штурман, какие будут мнения?
Торбунаков ткнул карандашом в угол карты, где лисьим хвостом изгибался южный берег острова.
– Думаю, они пойдут к острову с юга, с севера им невыгодно, там сейчас на море движение большое, зачем им лишний раз кому-то глаза мозолить.
Командир хмуро глядел на карту, молчал, щурил глаза, привыкая к темноте штурманского поста.
– Так что, товарищ командир, как вести прокладку?
Алексеенко перевел взгляд на Торбунакова, подумал, что дай бог каждому командиру иметь такого штурмана: парень с хваткой, знает дело, рассчитывает все по науке от «А» до «Я», и вроде бы все в его рассуждениях верно и логично. Но только с годами приходит к людям, охраняющим морскую границу, способность оказываться выше этой логики, противопоставляя ей интуицию, пограничный опыт. В территориальных водах своя логика, свои законы борьбы.

– Нет, штурман, мы будем обходить остров с севера. Там, где цели легче затеряться среди других судов, откуда ей удобнее от нас уходить, прячась за рыбацкими сейнерами.

Тугая высокая волна бьет в левый борт. Корабль раскачивается качелями. Здесь на ходовом мостике качка особенно сильная, колебания достигают нескольких метров; уже не до любования морем, устоять бы на ногах, сдержать подкатывающуюся снизу тошноту. В какой-то момент кажется, что корабль вот-вот ляжет на борт. Назаренко успокаивает: «У нас угол заката 80 градусов с лишним, перевернуться практически невозможно».

Мы идем, на ходу «переговариваясь» с попадающимися навстречу судами, на прожекторе работает старшина II статьи Михаил Сериков, командир отделения радиотелеграфистов. Несмотря на обжигающе холодный ветер, он работает без перчаток, говорит, что так быстрее ровно на 20 знаков. Сериков в своем деле виртуоз, когда он разговаривает по радиотелеграфу на скорости 110 знаков в минуту, то не всякий его коллега понимает Мишу с первого раза, и Серикову тогда приходится, как он выражается, «дозваниваться». На прожекторе, конечно, темпы не те, но на нем и работать труднее. Сериков скоро демобилизуется, но он уйдет с границы с чистой совестью – подготовил себе достойную замену. Сергей Шевцов работает уже по 1-му классу и передает и принимает, и Слава Ахаев от него ненамного отстал. Но сейчас на мостике все-таки он сам, Сериков, с побелевшим от ветра лицом, сведенными к переносице бровями, нетерпеливый, резкий.

Наконец, одно из судов ответило пограничникам, что вахта видела большой катер без опознавательных знаков, прошедший с левого борта от судна.
– Попроси уточнить курс и пеленг катера! – кричит Назаренко Серикову. Тот кивает головой и посылает сухогрузу серию белых вспышек. На сухогрузе с минуту молчат, понятно – надо спросить данные у штурмана и вахтенных матросов, потом Сериков, шевеля губами (привычка сигнальщиков), принимает ответ. Но раньше, чем мы ловим последнюю вспышку прожектора, Назаренко кивает Серикову: «понял сам» и, слетев по трапу с мостика в ходовую рубку, докладывает командиру, что катер идет к острову с севера.
Мы обнаружили его кабельтовых в тридцати от скалистой гряды, с которой начиналась северная оконечность острова. Белые надстройки на палубе катера делали его почти невидимым среди пенящихся до самого горизонта волн. На катере тоже заметили нас – он увеличил ход, стремясь войти в ворота одной из бухт, прежде чем мы отрежем его от острова. Теперь все решали скорость и маневр. Скорость была на нашей стороне, маневр – на стороне катера. Кроме того, наш корабль не мог идти к острову наперерез «цели», не обогнув прежде отмели. На этом мы теряли еще 10 – 15 минут.

– Боевая тревога! Личный состав по боевым постам... Корабль к задержанию... Первой осмотровой группе приготовиться к высадке. Форма одежды штормовая, спасательные жилеты. Катер приготовить к спуску...

Команды, следующие одна за другой почти без интервала, срывали людей с места, бросали по палубе с кормы на нос, в рубки и боевые посты и опять наверх, на палубу. И в этом стремительном, казалось, неуправляемом круговороте была своя четкая, до каждого движения и шага отшлифованная, несокрушимая система, в которой каждый делал только то, что от него требовали обстоятельства.

Я находился рядом с Алексеенко, когда вдруг за его спиной вырос штурман.

– Через отмель теоретически можно пройти, товарищ командир, там есть проход, только очень узкий, вот посмотрите. – Торбунаков держал в руках развернутую карту района.

– Где. давай. – Алексеенко. казалось, нестерпимо долго рассматривал синюю извилистую ленту, прорезавшую бело-голубое пятно отмели. А время не ждало. Наконец, он поднял голову: – Если не пройдем, штурман, нас потом сжуют вместе с кителями, а?.. А все-таки надо идти, риск, конечно, есть, но такое уж наше дело. – И рулевому: – Меняй курс... 180 на румбе!

– Есть!

Только потом, когда мне объяснили, что под днищем корабля в иных местах не оставалось и полутора метров воды до каменистого дна, я понял, насколько было сложно и опасно идти через отмель, какие высокие умение и осторожность требовались от тех, кто управлял ходом корабля.

Проверив оружие и получив приказ на высадку, члены осмотровой группы один за другим прыгают вниз, во встающий на дыбы катер. Их пятеро – Миша Сериков, Валерий Мельниченко, Алексей Ананьев, Саша Яременко и командир осмотровой группы старший лейтенант Николай Назаренко. Катер берет с места рывком, слетая с гребня волны вниз, как с трамплина.

Идем на «малом» вдоль самого берега, «цель» от нас кабельтовых в шести мористее. Теперь ей некуда деться, разве только уходить в открытое море, но там уже катер Назаренко, который вот-вот подойдет к судну вплотную. Алексеенко приказывает встать к «цели» правым бортом, и корабль, описывая крутую дугу, подходит к судну еще ближе. Теперь я даже без бинокля вижу встревоженное лицо капитана судна и двух-трех матросов, суетливо бегающих по палубе и что-то швыряющих в распахнутый люк трюма.
Техника задержания и осмотра судов отработана десятки раз в учебной и боевой обстановке; экипаж корабля страхует действия своей осмотровой группы, следя за одним бортом цели; те, кто остается на катере, после высадки товарищей для осмотра – за другим.
Назаренко, Яременко и Сериков прыгают на судно с ходу, едва их катер касается бортом низко притопленной кормы судна, пограничники встают по обе стороны рубки, Назаренко объясняется с капитаном, зачем-то надевшим на остроносое лицо черные очки. Старший лейтенант показывает рукой на трюм и сам берется за кольцо люка. Туда кошкой ныряет Яременко и начинает выбрасывать на палубу целлофановые упаковки.
Через 15 минут осмотр закончен, и, оставив двоих пограничников на борту судна-нарушителя, старший лейтенант возвращается на корабль. Он успел промокнуть с головы до ног, даже на бровях и ресницах крохотные капли воды. Когда он докладывает командиру о результатах осмотра, капельки сползают вниз на переносицу и дальше по щекам.
– ...Документы у команды не очень чистые, возможна «липа»... В целлофановых пакетах зафольгированные брикеты с порошком, напоминающим сухое молоко... Очень мощная радиостанция, таких на катерах не ставят...
Алексеенко кивает головой.
– Ладно, на базе разберемся, сигналь, чтобы шли за нами.

Краснознаменный Тихоокеанский пограничный округ.

«Смена», май 1978г

Шикотанский ПСКА-403

"Волга" с Высоцка. Где-то 1990-1991-й год. Интересно, что "Аисты" тогда в Высоцке носили бортовые в соответствии с тактическими. Что может означать 104 на борту этого пмка? Просто бортовой или ЛЦО?

"Безупречный" было подписано,хотя на пр1124П не похож.....

Катера группы ПСКА Отдельного Арктического погранотряда на Колыме. Погранзастава "Черский".

"Чирок"?