Полез поискать, не писал ли чего-то с февраля, наткнулся на старое, но интересное. Социологические наблюдения и заметки по регионам НЯП за 2007-2010.
Несоответствие присвоенного городу, селу или территории муниципального статуса и...
// kordonsky.ru
...
Выморочные и развивающиеся муниципалитеты
В больших городских округах «поместного» типа, где мы вели наблюдения, таких как Калининград, Таганрог или Барнаул, население неоднородно, социальная дифференциация велика, жизнь фрагментирована и внешне может быть наблюдена только в таких феноменах, как городские рынки, система муниципального транспорта и т.п. Такие поселения слишком велики для того, чтобы можно было делать какие-то серьезные выводы только на основании наших наблюдений. Мы могли лишь фиксировать некоторые аспекты жизни в них, строить гипотезы и проверять их в беседах с представителями разных групп горожан.
Поэтому наши основные наблюдения форм социальной активности и дифференциального взаимодействия власти с населением относятся к «уездным» и «городовым» округам, муниципальным районам, городским и сельским поселениям. Все эти муниципалитеты по видимым перспективам развития, обусловленным демографическим и социальным потенциалом, можно разделить на две категории:
1) Выморочные муниципалитеты, не имеющие перспектив развития в силу демографической структуры, ресурсной ограниченности, транспортной недоступности и другим причинам. Выморочные муниципалитеты всегда невелики. Структура населения в них более-менее однородна. В составе наблюдаемых исследователями групп населения (на улицах, рынках, во дворах) доминируют рано постаревшие женщины (на вид старше 50, а ей всего 30-40 лет), старики-пенсионеры и разного рода опустившиеся люди. Основное занятие постоянных жителей – личное подсобное хозяйство. При этом значительная часть трудоспособного населения занимается отходничеством, т.е. находится на временных заработках в других территориях, более экономически развитых. Даже если в таких поселениях есть какие-то предприятия, то рабочая сила в них зачастую привозная: это отходники из населенных пунктов рангом пониже наблюдаемого. Хозяева этих предприятий в разговоре нередко утверждали, что принципиально не берут на работу местных при причине их вороватости, пьянства и лени (« пришлый надежнее»).
2) Развивающиеся муниципалитеты, во многом благодаря освоению новых видов ресурсов. Эти ресурсы обычно скрыты, часто могут быть выявлены только методами включенного наблюдения. Их освоением занимаются не самые большие по численности группы населения, но и видов ресурсов обычно несколько. Поэтому объем новой застройки и ритм жизни в таких муниципалитетах таковы, что даже с первого взгляда ясно, что жизнь в поселении и некоторые ресурсы есть. Естественно, что развивающиеся муниципалитеты весьма многообразны, но для их детальной классификации пока не хватает материалов и ресурсов.
Многие развивающие муниципалитеты получает ресурсы для развития от того, что они фактически представляют собой зоны освоения (колонизации, вторичной урбанизации) жителями больших городов. Такие муниципалитеты обычно расположены в зонах транспортной доступности, то есть вблизи федеральных и региональных автомобильных и железных дорог. Дачные хозяйства и поместья богатых людей в сочетании с ветхими избами коренных жителей, облупленными «хрущевками» и бараками формируют специфический внешний вид большей части таких поселений. Причем домашние хозяйства семей отходников внешне отличаются от дачных строений горожан только разве что характером застройки территории и спектром выращиваемых на подворьях сельскохозяйственных культур.
Все городские округа, в которых мы были, могут быть отнесены к развивающимся даже в случаях, когда по статистике собственных доходов практически не имеют. Как правило, в таких поселениях при более-менее пристальном наблюдении можно выявить сферы «неформальной занятости», обеспечивающей доходы какой-то выделенной группе. Члены таких групп официально числятся временно неработающими, получая соответствующее пособие, но на самом деле они постоянно заняты, иногда в высокодоходных малых бизнесах.
Существует огромное количество форм предпринимательской самозанятости, в том числе и такие экзотические как разведение фазанов и страусов, выращивание гусей для московского рынка гусиной печени или на экспорт в Юго-Восточную Азию «рачков» для подкормки аквакультур креветок, заготовки разного рода лекарственного сырья. На европейском Севере развит полный цикл изготовления срубов: от заготовки леса, его сушке, распиловке и до сборки на земле заказчика.
В приграничных районах Юга России, на западном Алтае, в Калининграде развита контрабанда как основное занятие, как бизнес. Доходы от этого бизнеса таковы, что позволяют жителям приграничных муниципалитетов массово обустраивать свои дачи и поместья. Такие муниципалитеты бурно застраиваются, в то время как официально они практически не имеют собственных доходов. Их чиновники транслируют вовне «страшилки» о бедственном монофункциональном положении, обеспечивая получение ресурсов, необходимых для обеспечения нормативных потребностей не связанного с их бизнесом «народа».
Во многих малых муниципалитетах люди вновь осваивают традиционные для этих мест (еще с имперского периода российской жизни) промыслы, такие как производство древесного угля, ловля рыбы, отгонное коневодство. Охота, рыболовство и собирательство вновь стали в таких поселениях значимым источником средств существования. При этом местные охотники и рыболовы достаточно жестко конкурируют с теми, для кого эти занятия являются формой досуга или стереотипом отношений внутри элиты.
В целом, можно предположить, что одним из результатов муниципальной реформы (и других реформ) может стать изменение системы расселения. Отчетливо проявились два противоположно направленных процесса: территория страны, с одной стороны, опустынивается, выморочные поселения постепенно исчезают, а их население вымирает или переезжает в другие муниципалитеты. С другой стороны, идет вторичная урбанизация, в ходе которой заново обустраиваются поселения, находящиеся вблизи магистралей, особенно если они «экологически чистые». В них переезжают жители выморочных поселений, появляются усадьбы и дачи и их городские обитатели, которые во многом определяют течение муниципальной жизни, но политически не принимают в ней участия.
Часть 2. Социальная структура и образ жизни населения российской провинции
«Свои» и «чужие» в общественной и экономической жизни муниципалитета
Как уже отмечалось, в поселениях присутствует коренное население, часть которого находится в отходе, и пришлые люди – отходники, дачники, помещики, мигранты. Отношения между этими группами весьма специфичны. Области контактов между ними сведены до минимума так, что можно, наверное, говорить о существовании в рамках поселений нескольких относительно слабо связанных между собой «культур»:
1) «культуры» коренных жителей, ведущих привычный инерционный образ жизни, основанный на занятости в бюджетной сфере и в управлении, в местном бизнесе выживания и на пенсии;
2) сезонной «культуры» дачников и помещиков, в основном обеспечиваемой ресурсами за счет импорта из городов. Связь между местными и дачниками-помещиками возникает при покупке товаров, производимых в личных подсобных хозяйствах коренных жителей. Местные, как правило, негативно относятся к работе по обслуживанию дач и поместий, однако не отказывают в помощи «по-соседски».
3) «культуры» местных людей, находящихся в отходе и людей, скрыто занятых (и членов их семей). Эта культура основана на ресурсах, которые привозят отходники и зарабатывают те, кто официально числятся безработными. Семьи таких людей в значительно меньшей степени, чем семьи обычных местных жителей, зависят от приусадебного хозяйства и формальных связей с властями муниципалитетов. Не зафиксированы отношения между семьями отходников и дачниками-помещиками, в отличие от скрыто занятых, часть которых занимается обслуживанием дач и поместий. Отношения между собственно местными, принадлежащими к первой группе, и семьями отходников и скрыто занятых определяются различиями в уровнях потребления. Те формы жизни и потребления, которые позволяют себе отходники и скрыто занятые, являются предметом зависти (и ненависти) представителей местной «культуры».
На сегодняшний день невозможно точно измерить количество и соотношение представителей этих трех «культур» в муниципалитетах. Каких-либо точных данных о количестве дачников и помещиков в поселениях получить не удалось. Местные власти такой статистики не ведут, оценивая численность пришлых «на глазок» — в основном по количеству бытовых отходов, которые вываливаются в укромных местах и по обочинам дорог, по расходу воды в водопроводе, а также по некоторым другим параметрам.
Отходники были зафиксированы в немалом числе исследованных муниципалитетов – иногда до 30% и более зарегистрированного населения, как следует из интервью. Среди поселений выделяются доноры, поставляющие отходников, и реципиенты, в которых отходники составляют значимую, но не фиксируемую часть занятого населения. Никакой статистической информации о количестве отходников и формах их занятости получить не удалось ввиду ее отсутствия.
Более того, сам факт существования отхода как особой формы занятости (и жизни) в постсоветской России оказался нетривиальным. В свое время, проводя исследования в Костромской области, где отходничество было весьма развито, мы зафиксировали феномен существования исторической памяти «на отхожие промыслы» [Плюснин 2007]. Изучая население трех смежных районов – Галичского, Чухломского и Солигаличского – мы обнаружили, что в новых условиях жизни после 70-ти лет советской власти про отхожие промыслы первыми «вспомнили» и массово в них отошли жители Чухломы, которая в XVII-XIX веках была известна отходничеством из-за скудости почв и нехватки пахотной земли. А соседние города, как и многие другие в Вологодской или Ярославской областях, не столь массово уходили на промыслы, и современное население здесь значительно позже чухломчан «вспомнило» о давно забытой модели жизнеобеспечения. Аналогичное «воспоминание об отходе» после многих десятилетий иной хозяйственной жизни мы зарегистрировали в Торопце Тверской области.
Еще одна группа «чужих», новая для современной российской провинции – мигранты. В основном это граждане стран СНГ, сезонно, постоянно или неопределенные сроки проживающие на территории муниципалитетов и занятые на тех работах, которые местные жители выполнять не хотят или не могут. Это тоже своего рода отходники, которые если и учитываются, то в статистике Федеральной миграционной службы, а не муниципальными чиновниками. Существенная часть мигрантов занята в строительстве и в обслуживании дач и поместий. Постепенно некоторые мигранты и отходники обзаводятся вторыми семьями, в которых появляются дети. В результате они становятся членами местных сообществ, живут на одном месте более десяти лет, но не растворяются в коренном населении.
Иногда выявляются совершенно неожиданные феномены, такие как межэтническое самоуправление в Анапе. По нашим наблюдениям, подтвержденным результатами интервью, там в результате взаимодействия между общинами казаков, греков и армян сложилась особая система отношений, в которой в роли посредников выступают «московские» генералы- отставники, поселившиеся после выхода на пенсию в этом городе-курорте. Официальные органы местного самоуправления реализуют те решения, которые общины считают необходимыми, и которые отставники «доводят» до местных чиновников. Такая система позволяет успешно балансировать интересы в муниципалитете, население которого «разбухает» в курортный сезон в десять и более раз.
Во многих муниципалитетах, особенно выморочных, местная власть взаимодействует с мигрантами эффективнее, чем с коренным населением. Причины называются очевидные: приезжие, претендующие на общие с местными жителями ресурсы, действуют так, как не могут местные – они покупают доступ к ресурсам у их официальных распорядителей. Местных жителей сдерживает общественное мнение, круговая порука и психологическая неготовность вступить в такие отношения с представителем власти. По их логике, эти ресурсы и так принадлежат местному обществу, так как можно их покупать у одного из «своих» же! Да и чиновник от «своего» не возьмет: ему здесь тоже жить и хочется управлять и дальше, а возьмешь – и назавтра «все будут знать, сколько».
Встречается и иное отношение властей к мигрантам: если они одиноки, не составляют общины (хотя бы три деятельных мужчины) и не имеют явных признаков помощи извне, их откровенно «выдаивают», злоупотребляя правовыми ограничениями и тормозя их деятельность. При этом сами чиновники признаются, что будь таких инициативных мигрантов побольше, они способствовали бы экономическому подъему поселения.
Однако в целом существующая система муниципального устройства и управления рассчитана только на постоянное население, то есть на представителей одной «культуры». Она формально не «видит» иных групп населения, кроме коренных жителей с постоянным местом работы или фиксированным доходом типа пенсии.
Существенной характеристикой всех видов муниципальных поселений является то, что их жители принципиально не вкладываются в формирование общей инфраструктуры даже при наличии соответствующих ресурсов. В основном вложения осуществляются в пределах заборов, ограждающих усадьбу или дачу, избу или особняк (по нынешнему – «коттедж»). Весьма редки случаи, когда люди самоорганизуются на уборку мусора, прокладку водопровода или ремонт дороги. За заборами изб, дач и поместий начинается, судя по всему, ничейная земля. Возникает ощущение, что в своем отношении к окружению многие люди стали воспроизводить скорее хуторской, чем городской или традиционно сельский образ жизни.
...
Внешние проявления зажиточности обычно приемлемы только при соответствующем социальном статусе, несоответствие маркируется как «воровство». Расслоение по уровню потребления до сих пор нелегитимно. В разговорах – как само собой разумеющееся – проходит трактовка социальной справедливости как распределения ресурсов «всем поровну», но некоторым «положено» больше, потому что они «главнее».
Зафиксировано существование феномена, который был назван нами «гражданским обществом служивых людей» [Кордонский 2008]. Это неформальная общность людей с примерно одинаковым статусом, влияющих на принятие всех решений в муниципалитетах. Ее членами, кроме местных государственных и муниципальных служащих, правоохранителей и военнослужащих, являются некоторые (не все) предприниматели и бывшие бандиты. Институтами этого общества являются бани, рыбалка, охота, ресторан, церковный приход, культивируемые в муниципалитете виды спорта. Пришлые дачники и помещики (испомещенные региональной властью на управление чиновники), как правило, чужды таким социальным отношениям, однако «решают свои проблемы» через полноправных членов таких обществ. Вероятно, можно – с некоторыми натяжками – считать эту форму самоорганизации еще одной «культурой», наряду с вышеперечисленными.
...
Мифологемы бедности, алкоголизма, воровства, зависимости от личного подсобного хозяйства и др.
В тех нередких случаях, когда участников проекта принимали за членов очередной проверяющей комиссии или представителей власти, автоматически включался «алгоритм прибеднения». Интервьюируемые чиновники и жители начинают рассказывать о том, как все у них плохо, потому что распределяемых «сверху» ресурсов не хватает на основную деятельность, а начальники не хотят видеть тех проблем, которые подчиненные вынуждены решать. Вероятно, этот доведенный до автоматизма стереотип отношений между теми, кто ресурсы распределяет, и теми, кому эти ресурсы предназначаются, является основной формой отношений в иерархии. Вполне возможно, что распространенное представление о том, что «в стране все плохо» формируется из совокупности множества таких манифестаций обделенности ресурсами. При смене оцениваемой роли наблюдателя, интервьюируемые местные начисто забывают об угрозах, связанных с дефицитом распределяемых ресурсов, и переходят к рассказу о своей повседневности, в которой обычно «все путем».
Образы жизни в тех поселениях, где мы были, столь многообразны, что не поддаются классификации при нашем уровне знаний о них. Например, обилие алкоголя в торговых точках (минимум 20, максимум более 200 сортов только водки в одном магазине, хотя в быту общепринят самогон) сочетается с отсутствием видимых признаков алкогольной деградации населения. Пьяных на улицах и в общественных местах очень мало во всех городах и селах, и те, которых мы наблюдали, чаще всего — пришлые-бомжи да известные всем алкоголики, постоянно толкущиеся на центральных площадях. Люди выпивают повсеместно, причем в рабочее время, однако стараются «блюсти меру». Повсюду есть следы употребления наркотиков (использованные шприцы, упаковки лекарственных средств), однако ни общественное мнение, ни наблюдения не позволяют различить явные приметы проблемы.
Обращает на себя внимание практическое отсутствие в провинции «бедных по самоидентификации»: люди считают, что «живут как все». Этот феномен был описан в рамках программы по исследованию бедности, реализованной фондом «Хамовники» в 2007-2009 годах, и постоянно подтверждается в наших муниципальных исследованиях.
...
Практически везде в развивающихся муниципалитетах есть места общественного питания – кафе, рестораны, которые выступают и досуговыми центрами. Однако говорить о том, что в поселениях есть оформленное общественное пространство, не приходится. Клубы и кинотеатры по большей части закрыты или перепрофилированы. Во многих городах, районных центрах публичным пространством стали рынки, функционирующие раз в неделю на центральной площади. Практически все жители города посещают рынок, независимо от погоды и дня недели. Люди не покупают (или покупают мало), а «приглядывают» и общаются. Современные провинциальные рынки стали форумами в исходном смысле этого слова.
В современных поселениях все меньше придомовых скамеек, на которых соседи обычно сплетничали еще десять лет назад. Они не функциональны, так как вытеснены общением с телевизором. Дешевые спутниковые антенны висят даже на таких развалюхах, в которых, как кажется, никто уже не живет.
Обращает на себя внимание прорастание сетевых технологий в обыденную жизнь. Брошенное мельком замечание пожилой женщины в удаленном селе о том, что она вчера с сыном общалась «по скайпу», говорит о многом. И это в сельском поселении, где особых видимых признаков проникновения технологической цивилизации нет.
Если в семье есть ребенок школьного возраста, то зачастую есть и компьютер. Причем, в отличие от мобильных телефонов, компьютер, обычно самая дорогая после автомобиля вещь, покупается не для престижного потребления, а «для дела», которым прежде всего является учеба детей и – что на удивление немаловажно – общение взрослых в социальных сетях вроде «Одноклассников», скачивание фильмов и других мультимедийных файлов. В поселениях вне магистралей еще редкость проводной, оптико-волоконный интернет, но почти везде есть хотя бы модемное соединение с Сетью. С другой стороны, не редкость и поселения, где сотовая связь не стабильна. Там, где связь не стабильна, есть места, в которых вероятность соединения выше. Они становятся временными местами общения, фокальными точками поселений.
Мифологема религиозности
Конфессиональная жизнь пока, по нашим наблюдениям, остается в значительной степени внешней по отношению к обыденной жизни поселений. Во всех развивающихся поселениях либо есть, либо строятся церкви, мечети, молельные дома. В создании конфессиональной инфраструктуры активное участие принимали и принимают местные «авторитетные» предприниматели. Однако приходы и околоцерковная жизнь еще только формируются, исполнение обрядов остается в значительной степени формальным и ситуативным, а активисты церкви – муллы, пасторы и попы – довольно случайные люди как по идеологическим, так и по нравственным качествам.
...
В случаях, когда больному требуется высококвалифицированная помощь или диагностика, выходящая за рамки самых простых анализов и процедур, ЦРБ должна отправлять его в соответствующее областное, краевое или республиканское медучреждение.
Но реальные отношения на местах гораздо богаче этой схемы. Во-первых, с учетом дефицита отдельных медицинских специалистов, обмен пациентами распространен не только «по вертикали», но и по «горизонтали». Больных могут отправлять в ЦРБ соседнего района, если у поликлиники нет лицензии на какие-то виды медицинской помощи или просто потому, что единственный специалист (кардиолог, офтальмолог и т.п.) находится в отпуске. Взаиморасчеты между медучреждениями разных муниципалитетов за пролеченных «чужих» пациентов являются важной составляющей их бюджетов, а урегулирование возникающих в связи с этим финансовых проблем и задержек в оплате становится настоящим искусством.
...
В целом соотношение платной и бесплатной медицины, доступной жителям, сильно варьируется в зависимости от вида муниципалитета. На уровне сельских районов и поселений объем платных услуг составляет несколько процентов (местные специалисты обычно оценивают его в 3-5%), в крупных городских округах, в мегаполисах он в разы больше, но даже приблизительных цифр никто не рискует назвать. В городах сложились устойчивые практики взимания прямой и косвенной платы за лечение в государственных и муниципальных медучреждениях: платные палаты «повышенной комфортности», свои лекарства в стационарах, консультации и диагностика «вне очереди» и т.п. В сельских муниципалитетах с ограниченными ресурсами медицина в большей или меньшей степени остается «социалистической», т.е. для пациентов основное лечение и профилактика бесплатны. Коммерческие отношения по поводу здоровья развиты здесь в гораздо меньшей степени (это касается как официальных платных услуг в муниципальных медучреждениях, так и теневого рынка медицинских и околомедицинских услуг).
В маленьких поселениях медперсонал не вымогает деньги у больных себе в карман (хотя поддерживаются традиции подношений и подарков в знак благодарности), что связано, видимо, как с общинными элементами уклада жизни в поселке, так и с крайне низкой платежеспособностью населения. Опрошенные местные медики объясняют такой «социализм» тем, что здесь «все всех знают, будешь брать – тебе здесь не жить», а также тем, что «никто платить не будет». Можно предположить, что мы имеем дело с ситуацией, когда имеющиеся ресурсы на поддержание здоровья, в силу крайней ограниченности, распределяются более-менее равномерно, а у медиков нет доступных способов конвертировать свои корпоративные возможности в личные дивиденды.
Наиболее живучи «социалистические» традиции в деревнях, где фельдшер, по убеждению жителей, должен работать не только за зарплату, но и в любое время суток. Распространена практика обращений к нему за помощью на дому, в выходные, ночью, в любое время. Поддержанию этой практики способствует неписанное правило, согласно которому обращение к врачу и даже вызов скорой помощи возможны только через фельдшера.
...
Мифологема доступного образования
Образованию мы уделяли в нашем проекте существенно меньше внимания, чем здравоохранению. Как уже говорилось, в малых поселениях школы являются центрами общественной жизни, часто и в материальных аспектах. К примеру, на Соловках в компьютерном классе по информатике в местной школе был организован платный интернет-клуб общего пользования, где во внеучебное время услугами клуба пользовались туристы (доступ в Интернет, запись информации и фотографий на диски). А в одном из поселений горного Алтая сельская школа, в чьей собственности находится единственный на все поселение трактор, оказывала необходимые услуги местным жителям.
До сих пор встречаются поселения, в которых школы, как и в 1990-е годы, являются единственным местом, где дети из неблагополучных семей могут хоть как-то поесть. Они приходят в классы голодными. Так что сельские и поселковые школы с их огородами и хозяйством выполняют, кроме образовательной, еще и функции социального призрения.
Однако в целом происходит снижение социального статуса общеобразовательной школы. Иногда оно проявляется в крайних выражениях: в одном из районных центров Кировской области в обычном учебном заведении были объединены классы для детей с дефектами развития и для детей с нормальным развитием. Учили тех и других одни и те же учителя. Это, конечно, предельный случай, но он показывает тенденцию.
Повсеместно в обследованных поселениях средние школы расположены старых зданиях, в то время как «элитные» заведения вроде налоговой инспекции или отделения Сбербанка хорошо отремонтированы или построены заново. Практически везде в школах есть компьютеры, нередко и новые, однако хорошо работающий интернет со свободным доступом – большая редкость. Школьные библиотеки нигде не обновляются, последние масштабные пополнения – издания конца 1980 – начала 1990 годов. Во многих школах есть серийные издания, распределявшиеся по школам в рамках президентских программ начала 2000 годов.
В ходе исследования мы наблюдали, как школы адаптируются к требованиям нормативно-подушевого финансирования, которое вводится в обследуемых нами регионах с 2006 года. Теперь зарплата учителя во многом зависит от количества учеников. В результате вместо 25 учеников классы обычно уплотняются до 30-35, а в некоторых школах и до 40 учеников.
Доходы образовательных учреждений, ранее называемые внебюджетными, теперь учитываются в составе бюджетных, что интерпретируется как увеличение бюджетного финансирования. Причем с этих «дополнительных» доходов теперь приходится платить существенные налоги в бюджеты других уровней. Даже при наличии у школы только бюджетной деятельности суммы налогов на имущество и землю намного превышают суммы капитальных вложений в образование. Номинальный рост бюджетных расходов на образование превращается в фактическое снижение расходов на собственно процесс обучения, на функционирование и развитие образовательных учреждений.
Муниципальные власти решают проблему малокомплектных школ либо примитивно – путем их закрытия, либо поступают хитрее – присваивая им статус филиалов более крупных образовательных учреждений, расположенных поблизости. Спасая сельскую школу, они тем самым спасают все село. Дело не только в том, что в противном случае из поселения уезжают молодые семьи: нередко на школе держится вся хоть сколько-нибудь современная инфраструктура села (отопление и водопровод).
...