Джордано Бруно и идея о множественности обитаемых миров

Кеплер считал трехмерную сферу символом, наиболее совершенным образом, воплощающим в себе сущность триединого Бога. Он утверждал, что центр сферы символизирует Бога-Отца, поверхность - Бога-Сына, а отношение между центром и сферической поверхностью - Святой Дух. Человеческий же дух, по мысли Кеплера, относится к Духу Божьему так же, как окружность к сфере.

 

Различие взглядов Кеплера и Фладда Паули связывал «с общим, происходящим на протяжении
всей истории разделением мыслителей на два класса: одни считают существенными
количественные отношения между частями, другие, наоборот, - качественную неделимость
целого. Это разделение мы обнаруживаем еще в античном мире, например, в двух
соответствующих определениях прекрасного: у одних прекрасное — это соразмерность частей и
целого, у других — извечное сияние “единого”, проникающее сквозь материальное явление. … Мы
считаем, что различие между той и другой точкой зрения, по существу, сводится к
психологическому различию между чувствующим, или интуитивным, и мыслящим типом. Гете и
Фладд выступают как представители чувствующего типа, Ньютон, Кеплер и даже Плотин — как
представители мыслящего типа»

(Паули В. Влияние архетипических представлений на формирование естественнонаучных теорий у Кеплера // Паули В. Физические очерки: Сборник статей / Отв. ред. и сост. Я.А. Смородинский. М.: Наука, 1975. С. 169).

 

Ньютон был унитарианином, он был убеждён в единстве, а не троичности Божества, и полагал, что изыскания в сфере естественной теологии смогут подтвердить этот его богословский тезис. Главной же задачей «Начал» было нахождение истинных – абсолютных - движений в том абсолютном пространстве, которое Ньютон называл «чувствилищем Бога» - sensorium Dei. Все видимые нами движения суть движения относительные, их бесконечно много в эквивалентных друг другу инерциальных системах отсчёта, абсолютное же движение – одно единственное, и оно осуществляется в единственной абсолютной системе отсчёта связанной с абсолютным пространством. По Ньютону, единственность «божественного чувствилища» является сильным аргументом в пользу божественного единства.

 

Пафос новоевропейской науки – в непосредственном обращении к Книге Природы, к
тому авторитетнейшему Тексту, созданному Самим Творцом, который прежде был непонятен
людям, ибо они не обращались к нему напрямую, но доверяли интерпретаторам. Бэкон
утверждает, что «для того, чтобы мы не впали в заблуждение, Он Писания, в которой раскрывается воля Божия, а затем - Книгу Природы, раскрывающую Его
могущество. Из этих двух Книг вторая является как бы ключом к первой, не только подготавливая
наш разум к восприятию на основе общих законов мышления и речи истинного смысла Писания,
но и главным образом развивая дальше нашу веру, заставляя нас обратиться к серьезному
размышлению о божественном всемогуществе, знаки которого чётко запечатлены на камне Его
творений»

 

Сейчас нам трудно понять всю революционную смелость тогдашнего «поворота от дольнего к горнему», ведь для нас небесные и земные тела качественно однородны, так что приборы, используемые для исследования земного естества вполне подходят и для исследования естества «небесного».

Между тем, ещё с глубокой древности утвердилось представление о том, что небесные тела состоят из иной субстанции, нежели тела мира подлунного; именно этим оказываются обусловлены их совершенство, неизменность и неуничтожимость. Так думал и Аристотель и унаследовавшие его систему взглядов средневековые натурфилософы. Они полагали, что если все земные вещи состоят из четырех элементов – земли, воды, воздуха и огня, - то небесные тела образованы из особой «небесной субстанции» – недоступного чувственному наблюдению “пятого элемента”, эфира - α̉ιθήρ; именно этим оказываются обусловлены их совершенство, неизменность и неуничтожимость.

Когда Галилей направил свою зрительную трубу на небо, то за этим стояло молчаливое признание отсутствия онтологической грани, разделяющей земную и небесную сферы, отсутствие же сущностной границы означает, что на небе действуют те же самые законы, что и на земле.

Как отмечает П.П. Гайденко, на самом деле «снятие принципиального различия между надлунной и подлунной сферами, которое историки науки считали одним из революционных открытий Галилея, произошло двумя столетиям ранее», исходя из богословских предпосылок волюнтативной теологии. Один из её виднейших представителей У. Оккам полагал, что «всё сотворенное отделено столь громадной пропастью от Творца, что граница между небесным и земным мирами уже не носит онтологического характера и для теолога не имеет существенного значения»

 

Галилея его современники обвиняли в том, что наблюдаемые им небесные явления не является
реальными в подлинном смысле слова, но суть лишь «эффекты» его аппаратуры. Ныне мы
практически безоговорочно доверяем именно приборному «объект(ив)ному» знанию, тогда как во
времена Галилея считалось, что прибор может «сам» создавать феномены, непосредственное же
человеческое восприятие не вносит никаких искажений и потому оказывается более истинным (см.
напр.: Дмитриев И.С. Увещание Галилея. СПб.: Нестор-История, 2006. С. 82, 92-95). Сегодня,
напротив, мы можем скорее оказаться заподозрены в том, что искомые нами «архетипические
праформы» суть лишь иллюзия нашего сознания (и подсознания), тогда как единственно
надежной является информация, предъявляемая приборами.

 

Причины, по которым инквизиция осудила итальянского философа Джордано Бруно и его учение о множественности обитаемых миров в бесконечной Вселенной, до сих пор во многом не ясны. С одной стороны, было показано, что популярные ранее представления о систематических преследованиях церковью прогрессивных ученых ошибочны. На самом деле ученые занимали весьма высокое общественное положение и располагали широкой, даже по нынешним меркам, свободой исследований, в частности, в разработке идеи множественности миров, которая активно обсуждалась средневековыми философами. С другой стороны, считает автор статьи, трудно принять точку зрения тех историков, которые, основываясь на сохранившихся и опубликованных лишь в середине XX в. материалах следствия, утверждают, что наука вообще не имела никакого отношения к делу Бруно, который был осужден как антихристианин и враг церкви. Длительный, восьмилетний, ход процесса, участие в нем высших кардиналов и самого Папы Климента VIII, а также стремление следователей склонить Бруно к добровольному отречению от его философских воззрений указывают на то, что инквизиция не считала Бруно обычным еретиком и что его ересь была каким-то образом связана с космологией. На основе анализа материалов следствия, положения католической церкви в конце XVI в. и последующей судьбы учения о множественности миров в статье выдвигается гипотеза о том, что в осуждении Бруно решающую роль сыграли две причины. Во-первых, развивая учение об иных мирах, Бруно не только радикально обновил его, использовав идеи гелиоцентризма и бесконечности Веленной, но и сделал неотъемлемой частью религиозно-философского мировоззрения, которое должно было прийти на смену христианству. По сути, идея множественности миров в бесконечной Вселенной играла для Бруно примерно ту же роль, какую впоследствии играла идея бесконечного прогресса, позволяя философу рассматривать христианство как примитивную религию, несоответствующую эпохе Колумба и Коперника. хотя в Ватикане и были люди, сочувствовавшие идеям Бруно, они, в условиях кризиса церкви, не могли поддержать почти не замаскированное антихристианство. Во-вторых, идею множественности миров нельзя было развивать подобно научным теориям. Поэтому, в отличие от Галилея, Бруно не мог пойти на вынужденное покаяние, чтобы продолжить свою работу в более приемлемой форме. Фактически, Бруно стал заложником собственного учения, что и стало главной причиной его несговорчивости и трагической гибели 17 февраля 1600 г.

 

Идея о том, что, помимо Земли, существует множество иных обитаемых миров, разрабатывалась еще философами Древней Индии, античности и средневековья.

...детального анализа самой идеи множественности миров, ее многовековой истории и тех радикальных изменений, которые она претерпела в ХV и ХVI вв., благодаря географическим открытиям и разработке новых взглядов на строение Вселенной. В монографии показано, что важнейшей особенностью учения о множественности миров в античной и средневековой философии было то, что под нашим миром понималась не только сама Земля, но и весь окружающий ее Космос, включая Солнце, Луну и другие небесные светила. Под иными же мирами подразумевались гипотетические вселенные, существующие где-то за границами нашего Космоса. При этом иные миры мыслились как подобие земного, т.е. считалось, что в центре мира находится какая-то земная твердь /плоская или шарообразная/, которую окружает небо с находящимися на нем светилами. Последние могли быть похожи, или непохожи на наши, но сути это не меняло. Каждый иной мир являлся замкнутым, конечным и геоцентрическим космосом, местонахождение которого было совершенно неизвестно. Поэтому, например, Аристотель отказывался строить гипотезы об иных мирах и утверждал, что за границами нашего Космоса нет ничего, даже пространства. Радикальное переосмысление понятия "мир" /и, как следствие, понятия "множественность миров"/ было связано с разработкой учения о бесконечности нашей Вселенной и отказом от представлений о том, что Земля занимает в ней центральное место. Решающую роль в разработке сыграли Николай Кузанский /1401-1464/, Николай Коперник /1473-1543/ и Джордано Бруно/1548-1600/, труды которых /особенно Бруно/ позволили астрономизировать идею множественности миров, объявив видимые нами звезды не частью нашего мира - замкнутого, геоцентрического Космоса, а иными мирами, находящимися в одном пространстве с Землей в бесконечной, лишенной какого-либо центра Вселенной.