Недавно разбирая некоторые домашние залежи наткнулся на старую книженцию 1985 года, издававшейся в те благословенные времена серии КС - классики и современники - Анатоль Франс - "Остров Пингвинов". Чья это книга я не знаю, но поскольку моя благоверная ни разу не читатель, то скорее всего она либо ныне покойной мамы, либо какой-то из старших сестёр. Мой покойный родитель не был любителем беллетристики и я пошёл в него, предпочитая публицистику или мемуары, но решил почитать на досуге. И чтобы вы думали я нашёл под обложкой?! Ничто иное как ПАРОДИЮ НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ!!!! Такого оборота я не ожидал и увлёкся чтением.
Вот некоторые зело интересные выдержки из книги:
Писать историю - дело чрезвычайно трудное. Никогда не знаешь наверное, как всё происходило, и чем больше документов, тем больше затруднений для историка. Когда сохранилось одно-единственное свидетельство о некоем факте, он устанавливается нами без особых колебаний. Нерешительность возникает лишь при наличии двух или более свидетельств о каком-либо событии, так как они всегда противоречат одно другому и не поддаются согласованию. [...] О трудностях, возникавших передо мною при составлении истории пингвинов, я не раз заводил речь с археологами и палеографами - как пигвинскими, так и иностранными. Но вызывал к себе лишь презрение. Они смотрели на меня с сострадательной улыбкой, в которой можно было ясно прочесть: "Да разве мы, историки, пишем историю? Разве мы стремимся извлечь из текста, из документа хотя бы крупицу жизни или правды? Мы попросту, без мудрствований, издаём тексты. Мы во всём придерживаемся буквы. Только буква обладает достоверностью и определённостью. Духу эти качества недоступны: мыслить - значит фантазировать. Писать же историю могут только пустые люди: тут нужна фантазия".
Все это я читал во взгляде и в улыбке наших известных палеографов, и беседа с ними глубоко меня обескураживала. Но как-то раз, после разговора с одним из светил сигиллографии, повергшего меня в полное уныние, мне вдруг пришла в голову такая мысль: «Однако ведь существуют же историки, ведь не совсем же вывелась эта порода людей! В Академии нравственных наук их сохранилось пять-шесть. Они не издают текстов — они пишут историю. Уж они-то не скажут мне, что лишь пустые люди способны к такого рода занятиям».
И я приободрился.
На другое утро, как выражаются обычно (или наутро, как следовало бы сказать), я пошел к одному из них, человеку преклонных лет и тонкого ума.
— Милостивый государь! — сказал я ему. — Прошу вас помочь мне своим просвещенным советом. Я все силы свои полагаю на то, чтобы составить историю, но у меня ничего не выходит!
Он пожал плечами.
— Зачем же, голубчик, так утруждать себя составлением исторического труда, когда можно попросту списывать наиболее известные из имеющихся, как это принято? Ведь если вы выскажете новую точку зрения, какую-нибудь оригинальную мысль, если изобразите людей и обстоятельства в каком-нибудь неожиданном свете, вы приведете читателя в удивление. А читатель не любит удивляться. В истории он ищет только вздора, издавна ему известного. Пытаясь чему-нибудь научить читателя, вы лишь обидите и рассердите его. Не пробуйте его просвещать, он завопит, что вы оскорбляете его верования. Историки переписывают друг друга. Таким способом они избавляют себя от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. Следуйте их примеру, не будьте оригинальны. Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение. — Неужели, сударь, вы думаете, — прибавил мой собеседник, — что я добился бы такого признания и почета, если бы вводил в свои исторические книги какие-нибудь новшества? Ну, что такое новшество? Дерзость — и только!