Santey>1. Ту144 тоже получился серийным (их было изготовлено не меньше, чем Конкордов, а то и больше) и рабочим (выполнял регулярные рейсы). Другое дело, что он оказался не столь долго востребованным, как Конкорд (на что, возможно, оказали влияние и технические проблемы).
Это даже не проблемы, это куда хуже. Т.н. "регулярные" рейсы были по сути пиаровской акцией, попыткой вытянуть явно не получившйся проект. Одно то, что пассажиров возили летчики-испытатели говрит о многом. Вот вам небольшая цитата о том как это происходило, выделения в тексте -мои.
Раз в неделю, по вторникам, мы летали с пассажирами в Алма-Ату. Обычно был полный самолет, 140 кресел в салоне, но сначала дали разрешение на перевозку 80 пассажиров, хотели их число увеличивать постепенно. Продавались все билеты, может, благодаря тому, а скорее, несмотря на то, что пассажирам давали перед взлетом коньяк. Обеспечение пассажиров было на высоком уровне. Предлагали черную и красную икру. Врачи считали, что спиртные напитки должны снимать психологический стресс с пассажиров. Каждый пассажир в самолете считал себя космонавтом. Но это действительно в какой-то степени было так, сама обстановка способствовала этому ощущению. В Домодедове было отведенное место с объявлением: «Идет посадка на первый в мире сверхзвуковой пассажирский лайнер», и — ковровая дорожка. Пассажиры в зале позируют и фотографируются. А дальше, когда их подвозят к самолету, начинается метаморфоза. Самолет по высоте огромный, трап к нему уходит почти вертикально. Выходят пассажиры из «Икаруса», и видно, что они борются с собой: идти или не идти. Толпа народу стоит, провожающих специалистов всегда было очень много, человек 50 как минимум. Там и служба безопасности, и технический персонал, и кого только не было. И каждый полет провожали два заместителя министра: по авиационной промышленности и Министерства гражданской авиации. Каждый полет.
Потому что внештатные ситуации уже в эксплуатации возникали, и в большом количестве. Мне несколько раз пришлось оказываться в довольно сложных передрягах и именно с пассажирами.
Однажды произошла такая ситуация: отказали 22 или 24 системы в одном полете. Это было, по-моему, 25 января 1978 года. В тот день я должен был летать на испытаниях с Еляном, но меня вызвал к себе Бугаев, министр гражданской авиации: «Ты куда завтра собрался лететь?» Я докладываю: «Участвую в испытаниях». Он мне: «Никаких испытаний, завтрашний рейсовый полет «144-го» — под личный контроль, поведешь самолет сам». А после каждого рейса Бугаев лично докладывал Леониду Ильичу о результатах. У меня сохранилась пленка из того полета, запись переговоров, она еще на старых магнитофонных кассетах была, но, если ее воспроизвести, и тогда будет понятно, что у нас была за работа. Весь полет кувырком. От начала запуска двигателей — уже нештатная ситуация. Но если бы вы услышали, то не поверили бы, сказали бы, что это тренажер, такого не может быть в настоящем полете. Когда седьмая или восьмая система отказала, у меня инженер кричит: «Командир, отказывает то-то и то-то», я ему говорю так достаточно спокойно: «Женя (Рябинцов, его сейчас нет, он умер), Жень, ты не кричи, спокойно смотри и спокойно докладывай, какая еще система отказывает, только не кричи». Бугаев потом мне рассказывал, что когда доложили о ситуации Брежневу, тот спросил: «А летчик справится?» Бугаев ему говорит: «Этот справится, этот много раз в переделках бывал». В этом полете собралось много иностранных корреспондентов радио, телевидения, еще какие-то зарубежные гости на борту, что, собственно говоря, и заставило Бугаева принять решение, чтобы я летел. Получилось так, что я мог этот полет закончить, не начав, еще в Домодедове. Но нельзя позориться перед иностранцами. На борту у меня был еще Борис Валерьянович Вершковский, старший штурман и инспектор Министерства гражданской авиации. Только мы начинаем взлетать, отрываемся, командую: «Убрать шасси», шасси убираются, и раздается страшный рев в кабине: включилась сирена тревоги. А сирена такая, как в Ленинграде во время войны. Ничего не слышно, все глушит ее рев. Он продолжался час пятнадцать минут, мы ее не могли выключить. Я говорю: «Борис, возьми у пассажиров подушку и животом заткни этот динамик, этот ревун». Он не самопроизвольно включился, начались отказы. Шасси когда убирались, заело концевик. А он замкнул питание, и от этого концевика пошли отказывать разные системы. Мы еще идем только в набор высоты, а уже начались отказы приборов, хотя в общем причины для этого не было, один только концевичок сработал, но он там повырубал столько...
Когда мы уже на сверхзвуке шли, у нас постоянная связь с Москвой, и нам сообщают, что по расчетам КБ: «У вас не выйдет ни передняя стойка, ни левая стойка. Выйдет только одна правая стойка, на нее одну и придется сажать». Это с его посадочной скоростью... Информация постоянно шла, и мы прокручивали: как быть, как быть? Час пятнадцать минут в полете, а весь полет час пятьдесят шесть. Час пятнадцать с этим ревом.
А через пять месяцев, 23 мая, произошла катастрофа. Разбилась машина, на которой проходили испытания новые двигатели. На ней должен был лететь я, но полетел вместе с Еляном Попов. Я в тот день летел с пассажирами. Погибли несколько челок. Но живы остались и Попов и Елян, погибли бортинженеры. Я вошел в состав Государственной комиссии по расследованию аварии. 30-го, через неделю, мы должны были снова лететь. Но у нас в этот момент на борту на шестом баке клапан перепуска не сработал. Алексей Андреевич Туполев, который присутствовал при каждом вылете, ходил и повторял: «Что будем делать? Что будем делать?» Я отвечаю: «Что будем делать — лететь. Если не полетим сегодня, самолет больше никогда не полетит. Неужели, Алексей Андреевич, ты не понимаешь этого?» Тогда он меня попросил: «Хорошо, звони Казакову». Он сам боялся разговаривать с Казаковым, министром авиационной промышленности. Я говорю: «Так и так, я принимаю решение лететь». Казаков: «Нет вопросов, летите, я не возражаю». Иду к самолету, подбегает ко мне Туполев: «Нет, подожди. Все-таки там есть дефект. После катастрофы, ты же сам понимаешь, что это такое. А не дай бог, если что опять случится». «Алексей Андреевич, даже если не все исправно, то не полетим мы сейчас — больше полеты не будут производиться, поверь мне. Надо лететь во что бы то ни стало, если вы не хотите сами похоронить свою собственную машину». — «Ну тогда я тебя прошу, позвони теперь Бугаеву». — «Чего Бугаеву звонить, он же меня сам уполномочивал лететь... Ну хорошо, позвоню». Я звоню Бугаеву: «Борис Павлович, вот так и так, я принял решение о выполнении полета». Бугаев: «Ты принял решение, у меня вопросов нет».
Автор текста - А.А.Ларин, испытывавший Ту-144 вместе с Еляном.
Вот такая регулярная эксплуатация, на грани, точнее за гранью фола. Вы бы сели в такой самолет пассажиром? Ну ладно сами, а жену, ребенка, родителй посадили бы, знай о том вто "внутри" творится?